Никогда не доверяй собаке с оранжевыми бровями.
Название: Жертва у гроба
Переводчик: Lazurit
Бета: rose_rose
Оригинал: The Libation Bearer by kenaz, разрешение получено
Ссылка на оригинал: archiveofourown.org/works/608173
Размер: мини, 2678 слов
Пейринг/Персонажи: Анжольрас/Грантер
Категория: слэш
Жанр: ангст
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Грантер не годится на роль Пилада.
Примечание/Предупреждения: Персонажи принадлежат Гюго, текст – автору, мой только перевод.
Название взято из трагедии Эсхила "Хоэфоры"(Плакальщицы, Жертва у гроба), части цикла "Орестея". Также в тексте использованы цитаты из "Ифигении в Тавриде" Еврипида.
"Plus ça change, plus c'est la même chose" – (франц.) "Чем сильнее что-то меняется, тем сильнее остается прежним". Как вариант, "ничто не ново под луной".
читать
Ночь опустилась на Сен-Мишель.
Друзья давно разошлись, но Анжольрасу казалось, что он еще слышит шум передвигаемых стульев. Наступила ночь, а он все стоял у окна, наблюдая за той малой частью мира, которая была ему доступна.
В кафе «Мюзен» было пусто; снаружи продолжал шуметь город. Люди проходили под мерцающими газовыми фонарями по своим – благовидным или неблаговидным – делам. Совершались преступления и благодеяния. Товар продавали и покупали. Мужчины жались к стенам, чтобы справить нужду, – и к несчастным женщинам, чтобы удовлетворить нужду другого рода. Даже предчувствие бунта не сбивало улицы с их вечного ритма: Сен-Мишель не так-то просто изменить.
Грантер, конечно, спал на излюбленном стуле, положив голову на излюбленный стол. В руке он все еще сжимал полупустую бутылку, которую упросил купить Жеана, когда закончились его собственные деньги. «Plus ça change, – горько подумал Анжольрас: империя падет, а Грантер все так же будет сидеть здесь, у этого стола с бутылкой вина, – plus c’est la même chose».
Пока Грантер спал, пьяный и безразличный, Друзья азбуки – озаренные огнем революции, полные решимости, которую дает сознание своей правоты, – уже отправились выполнять задания, вдохновлять толпу и собирать боеприпасы.
А назавтра все они станут пушечным мясом. Озаренным огнем революции, полным решимости пушечным мясом.
Анжольрасу не было свойственно сомневаться; он был максималистом – а значит, готов был пожертвовать собой без колебаний. На самом деле, он не позволял себе думать о том, что будет после того, как они встанут на баррикаду, – ему виделась разве что возможность поблагодарить Провидение и продержаться еще день. Он весь сосредоточился на этом миге, вся его душа стремилась к нему, к пику его усилий, когда ему выпадет шанс сразиться с судьбой ради правого дела.
Но эта уверенность касалась лишь его самого: одно дело – умереть ради высшей цели, и совсем другое – повесить себе на шею жернов вины, отправив на верную смерть своих друзей.
О, он не сомневался, что у них общая цель. Все они разделяли его идеалы и дорожили ими. Но Анжольрас знал – всегда знал – что без него им было бы достаточно говорить об этих идеалах и мечтать, чтобы кто-нибудь взял инициативу в свои руки. Он был кремнем, высекшим искру, яркую и стойкую, без которой они так и остались бы незажженным фитилем. В бездействии они бы, пожалуй, постепенно располнели и остепенились. Выгодно женились бы, завели детей, а мысли о мятеже рано или поздно канули бы в прошлое и лишь вспоминались бы с нежностью как исполненные благих намерений, но несбыточные чаяния юности.
Да, Анжольрас был кремнем, высекшим искру, и, таким образом, обрек их вместо обыденности жизни на обыденность смерти.
Это было бы смешно, если бы не было так грустно.
Он вытащил бутылку из пальцев Грантера, подсознательно ожидая, что тот попытается ее удержать, стоит ему смутно понять, что возможность пить дальше находится под угрозой. Но рука Грантера все так же лежала на столе, расслабленная и бесчувственная, как он сам.
Вернувшись к окну, Анжольрас продолжил наблюдать, как люди внизу мечутся, словно насекомые. До него едва доносился стук и скрежет растущей баррикады – сердцебиение существа, которое лишь готовилось родиться на свет. Строились подмостки; скоро поднимется занавес для последнего акта.
Он приподнял бутылку Грантера в насмешливом тосте:
– Мы жалеем тебя, несчастный! Там водой священной и кровью окропленье тебе готовят… – Скудное возлияние выплеснулось из бутылки на улицу. Какая-то женщина взвизгнула от удивления и погрозила кулаком.
– Что счастие, когда теряешь друга?
Анжольрас вздрогнул. Он не ожидал вступления хора.
Быстро обернувшись, он увидел, что Грантер выпрямился на стуле. Лишь спутанные волосы, изможденный блеск в осоловелых глазах и красный отпечаток столешницы на щеке говорили о том, что он едва проснулся.
– Если бы я знал, что мы будем ставить Еврипида, то отрепетировал бы, – Грантер икнул, прикрывшись кулаком. – Кстати, верни мне бутылку. Трагедии будят жажду.
Анжольрас громко фыркнул, смущенный, что его застали в минуту сомнений, и удивленный неожиданной речью Грантера:
– Значит, ты будешь моим божественным помощником? Гласом судьбы? – Он покачал головой. – Нет. Ты не годишься на роль Пилада.
Плечи Грантера дернулись и опустились – обозначая то ли пожатие, то ли вздох.
– Курфейрак – твой Патрокл, если ты Ахилл, Комбефер – твой Гефестион, если ты Александр. – Он выхватил бутылку из рук Анжольраса, некоторое время рассматривая ее так, словно мог выдавить вино из осадка одной лишь силой мысли, а затем поставил ее на стол. – Мне, как всегда, приходится брать то, что осталось.
Довольный тем, что его ожидания пока что оправдываются, Анжольрас указал на щедроты Жеана:
– Брать у тебя получается прекрасно.
– О, у меня многое прекрасно получается, – Грантер спокойно посмотрел на него снизу вверх. – Досаждать тебе, например. В этом меня никто не превзойдет.
– И пить, – добавил он, будто припомнив. – В этом ремесле я достиг особенных успехов.
Анжольрас не мог отрицать столь простой и неопровержимой истины.
Последовавшее молчание не было тягостным; просто оба одновременно погрузились в свои мысли. По крайней мере, именно это сделал Анжольрас. Он не был уверен, чем в свободное время занят мозг Грантера. И только что пришел к выводу, что Грантер еще способен его удивить.
– Знаешь, попроси ты меня, я бы пошел сражаться вместе с вами.
Неожиданное заявление. Сомнительное предложение помощи из ненадежного источника, и, учитывая, что сейчас этот источник впал в пьяную сентиментальность, Анжольрас склонялся к тому, чтобы отказаться. Лучше поставить предложение под сомнение и доказать его неискренность, чем второй раз за вечер пережить нежеланное прозрение.
– О, конечно! – Анжольрас придал своему голосу самый язвительный тон. – Грантер защитит нас всех — но только если я попрошу его. – Он скрестил руки на груди и уничижительно посмотрел на собеседника. Слова «Менская застава» не в первый раз пришли ему на ум, но те патроны давно были потрачены. – Видимо, даже трус в конце концов подчиняется чувству высшего долга. Или дело в том, что, погибни мы, тебе придется искать новых друзей, которые будут угощать тебя вином?
Потребовалось некоторое время, чтобы его негодование утихло, но, успокоившись, он заметил на лице Грантера выражение откровенной и беспомощной боли. Он ранил слишком сильно и слишком точно, не догадываясь об этом, пока удар не нашел свою цель. Ему стало стыдно; бессмысленная жесткость не подобает приличному человеку, а он в своем гневе проявил именно ее.
К чести Грантера, тот взял себя в руки и, собрав остатки уязвленной гордости, вздернул подбородок. Анжольрас отметил, что он мог быть почти красивым, когда хотел; вот только хотел он этого крайне редко.
– Я не такой трус, как ты думаешь, – возразил Грантер. – Но я не собираюсь отдавать свою жизнь, если это никому не нужно. «Не вмешивайся в наши дела, Грантер!», «Какая от тебя польза, Грантер?», «Поставь бутылку, Грантер!» А побитый щенок все равно возвращается к хозяину. – Его лицо исказилось в гримасе, но та пропала так быстро, что Анжольрас не успел понять ее значения. – Скажи, что я нужен, – продолжал Грантер, – что ты желаешь меня видеть, и их пулям придется прошить меня насквозь, прежде чем они попадут в тебя. – Говоря это, он пристально смотрел в глаза Анжольрасу и не моргнул, даже закончив.
– Почему? – смог лишь спросить Анжольрас.
– Почему? – переспросил Грантер. – Да потому, что я верю в тебя. – Это был краеугольный камень, квинтэссенция убеждений Грантера.
Анжольрас нахмурился и покачал головой, пока не уверенный, издевается над ним собеседник или говорит всерьез. В случае Грантера одно зачастую было неотличимо от другого.
– Как ты можешь говорить, что веришь в меня, когда так стараешься убедить всех вокруг, что не веришь ни во что?
– Потому, что ты должен быть прав.
Это было сказано совершенно трезвым голосом – и, более того, совершенно серьезным. Последнее воззвание скептика к Богу.
– Ты должен быть прав, вот и все. Потому, что если ты неправ, то, значит, прав я: жизнь бессмысленна и отвратительна, и ничто никогда изменится. Ты не можешь быть неправ. – Его голос стих до шепота, и Анжольрасу пришлось наклониться ближе, чтобы расслышать. – Мне… мне невыносима мысль о том, что я прав. – При этих словах черты Грантера смягчились и приобрели некое благородство, и Анжольрас подумал, что, возможно, недооценивал его способность иметь убеждения.
– Поэтому ты пьешь, Грантер? Потому, что боишься собственного цинизма?
– Иногда, – ответил Грантер, отводя взгляд. – А порой, – он снова посмотрел Анжольрасу в глаза, – просто потому, что мне нравится быть пьяным.
– Черт бы тебя побрал! – простонал Анжольрас, выходя из себя и ударяя кулаком по столу. Пустая бутылка перевернулась и со звоном покатилась по деревянной столешнице.
В ответ Грантер схватил его за руку и, потирая другой рукой лоб, поспешил извиниться:
– Я испортил момент. Мой новый облик потускнел в твоих глазах.
– Нет, – не удержался от колкости Анжольрас. – Просто старый слегка отполировался. – Он попытался высвободиться, чтобы развернуться и уйти, но Грантер удержал его с неожиданной силой.
– Подожди. Прости меня. Я никогда не умею вовремя остановиться. Я сказал правду: я бы встал с тобой плечом к плечу, если бы ты позволил. И ничего не попросил бы взамен. Ну, может быть, одну вещь. Но это такая мелочь.
– И что же это? – вздохнул Анжольрас, вновь ощущая раздражение. – Какова цена твоей преданности, Грантер? Еще одна бутылка вина, чтобы придать тебе отваги?
И снова он с опозданием заметил, что попал прямиком по больному месту. Он не подозревал раньше, что способен так легко ранить Грантера, и уж точно не желал обладать подобным талантом. Проклятье, Грантер всегда будил в нем самые низменные чувства!
Возможно, именно поэтому Анжольраса так тянуло прогнать его, именно поэтому он вызывал столько высокомерной жалости... потому, что заставлял вспомнить простую истину: какими бы прекрасными мотивами ни руководствовались люди, они все равно несовершенны, все равно ошибаются, все равно смертны. Анжольрас, мечтавший о том, что революция вдохновит человека возвыситься над собственной природой, был вынужден признать, что эта природа неизменна так же, как неизменен Сен-Мишель, и что люди всегда остаются всего лишь людьми.
Он так сосредоточился на этой обескураживающей мысли, что не услышал просьбы Грантера и вынужден был попросить его повторить. А когда тот повторил, Анжольрасу пришлось произнести его слова вслух, чтобы увериться в том, что ему не послышалось.
– Поцелуй? Это твоя просьба?
– Если греков это устраивало, то кто я такой, чтобы привередничать? Я только и делал, что предавался излишествам – прибавим к ним еще одно, – Грантеру не вполне удавалось скрыть волнение за насмешкой, но он стоял на своем. – Люди гибли за меньшее.
Анжольрас ожидал от Грантера чего угодно – но не этого. В ответ он смог лишь честно признаться:
– Грантер, я никогда…
– Это то же самое, что целоваться с женщиной, – выпалил тот, явно готовясь к осуждению. – Ну, почти то же самое.
– Нет. – Анжольрас не мог подобрать слов: прежде он не удостаивал подобные темы своим вниманием. – Я хочу сказать – вообще никогда.
Грантер, похоже, не нашел, что ответить.
Они смотрели друг на друга настороженно – каждый готовился к обороне. Но Грантеру удалось удивить Анжольраса в очередной раз: он снова первым сделал шаг навстречу. Его рука, раскрытая и беззащитная, легла на щеку Анжольраса.
– Родина, твоя возлюбленная, хороша собой, но холодна и целомудренна. Не думаю, что она вменит нам в вину один поцелуй, когда мы готовимся отдать за нее жизни.
Значит, он выбрал свою судьбу. Так просто.
– Грантер…
– Реми. Пожалуйста. Давай притворимся, что мы – друзья. Хоть на минуту.
– Реми, – Анжольрас неожиданно рассмеялся, – Р. Грантер! Я думал, это шутка!
Грантер – Реми – перевел взгляд на пол.
– Да, но не моя. Я сам – шутка природы, грустный клоун…
– Молчи, – Анжольрас коснулся пальцем его губ. Грантер снял броню скептицизма и представил себя на его суд. Маленькое проявление храбрости. Это удивило Анжольраса и заставило его смягчиться – иначе он никогда не произнес бы того, что произнес: – Тогда поцелуй меня, Реми. Тебе придется научить меня.
И Грантер поцеловал. Мягко и нежно, с такой бесконечной заботой и благоговением, что сердце Анжольраса едва не раскололось на части.
Стоя над пропастью, куда привела их судьба, Грантер — подумать только, Грантер! — подарил ему первый и последний знак любви.
– Анжольрас.
Моргнув, он заметил, что Грантер восхищенно смотрит на него совершенно ясными, сияющими глазами. «Пожалуй, не избери он для себя вино и сарказм, – подумал Анжольрас, – он был бы способен на великие свершения».
«Но тогда, – решил он, – Грантер не был бы Грантером».
Однако время для размышлений давно прошло, и на смену ему наступал час расплаты. И было бы правильно отплатить доверием за доверие.
– Пожалуйста, – сказал он, – зови меня…
– Анжольрасом, – Грантер решительно покачал головой. – Только так. Всегда. Может быть, Орестом, если захочешь.
В ответ Анжольрас почтительно склонил голову.
Одно стало ясно в этот поздний час, одно выхватил из темноты свет масляной лампы на столе в трактире: другие выбирали свою судьбу из любви к идеалам, Грантер выбрал свою из любви к Анжольрасу. Но все они, в том числе и Грантер, делали свой выбор осознанно, и Анжольрас ощутил, как отступает чувство вины и приходит решимость.
– Пилад, – сказал он, ибо теперь Грантер действительно заслужил это прозвище, – коль неизбежно нам умереть – со славою умрем.
Он протянул руку, разгоняя остатки сомнений, и Грантер сжал ее в своей.
– Меч из ножен, – прошептал Анжольрас, – товарищ.
А друг меж тем больному пену с губ
Полою утирал и от ударов
Его плащом искал загородить,
Он о больном заботился так нежно...
Глядим, и тот поднялся, уж не бредит;
Прибой волны враждебной увидав
И тучу зла, нависшую над ними,
Он завопил, но камнями в ответ
Со всех сторон друзей мы осыпали.
И вот призыв грозящий излетел
Из уст его: «Пилад, коль неизбежно
Нам умереть – со славою умрем.
Меч из ножен, товарищ!»
«Ифигения в Тавриде», Еврипид
Переводчик: Lazurit
Бета: rose_rose
Оригинал: The Libation Bearer by kenaz, разрешение получено
Ссылка на оригинал: archiveofourown.org/works/608173
Размер: мини, 2678 слов
Пейринг/Персонажи: Анжольрас/Грантер
Категория: слэш
Жанр: ангст
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Грантер не годится на роль Пилада.
Примечание/Предупреждения: Персонажи принадлежат Гюго, текст – автору, мой только перевод.
Название взято из трагедии Эсхила "Хоэфоры"(Плакальщицы, Жертва у гроба), части цикла "Орестея". Также в тексте использованы цитаты из "Ифигении в Тавриде" Еврипида.
"Plus ça change, plus c'est la même chose" – (франц.) "Чем сильнее что-то меняется, тем сильнее остается прежним". Как вариант, "ничто не ново под луной".
читать
Ночь опустилась на Сен-Мишель.
Друзья давно разошлись, но Анжольрасу казалось, что он еще слышит шум передвигаемых стульев. Наступила ночь, а он все стоял у окна, наблюдая за той малой частью мира, которая была ему доступна.
В кафе «Мюзен» было пусто; снаружи продолжал шуметь город. Люди проходили под мерцающими газовыми фонарями по своим – благовидным или неблаговидным – делам. Совершались преступления и благодеяния. Товар продавали и покупали. Мужчины жались к стенам, чтобы справить нужду, – и к несчастным женщинам, чтобы удовлетворить нужду другого рода. Даже предчувствие бунта не сбивало улицы с их вечного ритма: Сен-Мишель не так-то просто изменить.
Грантер, конечно, спал на излюбленном стуле, положив голову на излюбленный стол. В руке он все еще сжимал полупустую бутылку, которую упросил купить Жеана, когда закончились его собственные деньги. «Plus ça change, – горько подумал Анжольрас: империя падет, а Грантер все так же будет сидеть здесь, у этого стола с бутылкой вина, – plus c’est la même chose».
Пока Грантер спал, пьяный и безразличный, Друзья азбуки – озаренные огнем революции, полные решимости, которую дает сознание своей правоты, – уже отправились выполнять задания, вдохновлять толпу и собирать боеприпасы.
А назавтра все они станут пушечным мясом. Озаренным огнем революции, полным решимости пушечным мясом.
Анжольрасу не было свойственно сомневаться; он был максималистом – а значит, готов был пожертвовать собой без колебаний. На самом деле, он не позволял себе думать о том, что будет после того, как они встанут на баррикаду, – ему виделась разве что возможность поблагодарить Провидение и продержаться еще день. Он весь сосредоточился на этом миге, вся его душа стремилась к нему, к пику его усилий, когда ему выпадет шанс сразиться с судьбой ради правого дела.
Но эта уверенность касалась лишь его самого: одно дело – умереть ради высшей цели, и совсем другое – повесить себе на шею жернов вины, отправив на верную смерть своих друзей.
О, он не сомневался, что у них общая цель. Все они разделяли его идеалы и дорожили ими. Но Анжольрас знал – всегда знал – что без него им было бы достаточно говорить об этих идеалах и мечтать, чтобы кто-нибудь взял инициативу в свои руки. Он был кремнем, высекшим искру, яркую и стойкую, без которой они так и остались бы незажженным фитилем. В бездействии они бы, пожалуй, постепенно располнели и остепенились. Выгодно женились бы, завели детей, а мысли о мятеже рано или поздно канули бы в прошлое и лишь вспоминались бы с нежностью как исполненные благих намерений, но несбыточные чаяния юности.
Да, Анжольрас был кремнем, высекшим искру, и, таким образом, обрек их вместо обыденности жизни на обыденность смерти.
Это было бы смешно, если бы не было так грустно.
Он вытащил бутылку из пальцев Грантера, подсознательно ожидая, что тот попытается ее удержать, стоит ему смутно понять, что возможность пить дальше находится под угрозой. Но рука Грантера все так же лежала на столе, расслабленная и бесчувственная, как он сам.
Вернувшись к окну, Анжольрас продолжил наблюдать, как люди внизу мечутся, словно насекомые. До него едва доносился стук и скрежет растущей баррикады – сердцебиение существа, которое лишь готовилось родиться на свет. Строились подмостки; скоро поднимется занавес для последнего акта.
Он приподнял бутылку Грантера в насмешливом тосте:
– Мы жалеем тебя, несчастный! Там водой священной и кровью окропленье тебе готовят… – Скудное возлияние выплеснулось из бутылки на улицу. Какая-то женщина взвизгнула от удивления и погрозила кулаком.
– Что счастие, когда теряешь друга?
Анжольрас вздрогнул. Он не ожидал вступления хора.
Быстро обернувшись, он увидел, что Грантер выпрямился на стуле. Лишь спутанные волосы, изможденный блеск в осоловелых глазах и красный отпечаток столешницы на щеке говорили о том, что он едва проснулся.
– Если бы я знал, что мы будем ставить Еврипида, то отрепетировал бы, – Грантер икнул, прикрывшись кулаком. – Кстати, верни мне бутылку. Трагедии будят жажду.
Анжольрас громко фыркнул, смущенный, что его застали в минуту сомнений, и удивленный неожиданной речью Грантера:
– Значит, ты будешь моим божественным помощником? Гласом судьбы? – Он покачал головой. – Нет. Ты не годишься на роль Пилада.
Плечи Грантера дернулись и опустились – обозначая то ли пожатие, то ли вздох.
– Курфейрак – твой Патрокл, если ты Ахилл, Комбефер – твой Гефестион, если ты Александр. – Он выхватил бутылку из рук Анжольраса, некоторое время рассматривая ее так, словно мог выдавить вино из осадка одной лишь силой мысли, а затем поставил ее на стол. – Мне, как всегда, приходится брать то, что осталось.
Довольный тем, что его ожидания пока что оправдываются, Анжольрас указал на щедроты Жеана:
– Брать у тебя получается прекрасно.
– О, у меня многое прекрасно получается, – Грантер спокойно посмотрел на него снизу вверх. – Досаждать тебе, например. В этом меня никто не превзойдет.
– И пить, – добавил он, будто припомнив. – В этом ремесле я достиг особенных успехов.
Анжольрас не мог отрицать столь простой и неопровержимой истины.
Последовавшее молчание не было тягостным; просто оба одновременно погрузились в свои мысли. По крайней мере, именно это сделал Анжольрас. Он не был уверен, чем в свободное время занят мозг Грантера. И только что пришел к выводу, что Грантер еще способен его удивить.
– Знаешь, попроси ты меня, я бы пошел сражаться вместе с вами.
Неожиданное заявление. Сомнительное предложение помощи из ненадежного источника, и, учитывая, что сейчас этот источник впал в пьяную сентиментальность, Анжольрас склонялся к тому, чтобы отказаться. Лучше поставить предложение под сомнение и доказать его неискренность, чем второй раз за вечер пережить нежеланное прозрение.
– О, конечно! – Анжольрас придал своему голосу самый язвительный тон. – Грантер защитит нас всех — но только если я попрошу его. – Он скрестил руки на груди и уничижительно посмотрел на собеседника. Слова «Менская застава» не в первый раз пришли ему на ум, но те патроны давно были потрачены. – Видимо, даже трус в конце концов подчиняется чувству высшего долга. Или дело в том, что, погибни мы, тебе придется искать новых друзей, которые будут угощать тебя вином?
Потребовалось некоторое время, чтобы его негодование утихло, но, успокоившись, он заметил на лице Грантера выражение откровенной и беспомощной боли. Он ранил слишком сильно и слишком точно, не догадываясь об этом, пока удар не нашел свою цель. Ему стало стыдно; бессмысленная жесткость не подобает приличному человеку, а он в своем гневе проявил именно ее.
К чести Грантера, тот взял себя в руки и, собрав остатки уязвленной гордости, вздернул подбородок. Анжольрас отметил, что он мог быть почти красивым, когда хотел; вот только хотел он этого крайне редко.
– Я не такой трус, как ты думаешь, – возразил Грантер. – Но я не собираюсь отдавать свою жизнь, если это никому не нужно. «Не вмешивайся в наши дела, Грантер!», «Какая от тебя польза, Грантер?», «Поставь бутылку, Грантер!» А побитый щенок все равно возвращается к хозяину. – Его лицо исказилось в гримасе, но та пропала так быстро, что Анжольрас не успел понять ее значения. – Скажи, что я нужен, – продолжал Грантер, – что ты желаешь меня видеть, и их пулям придется прошить меня насквозь, прежде чем они попадут в тебя. – Говоря это, он пристально смотрел в глаза Анжольрасу и не моргнул, даже закончив.
– Почему? – смог лишь спросить Анжольрас.
– Почему? – переспросил Грантер. – Да потому, что я верю в тебя. – Это был краеугольный камень, квинтэссенция убеждений Грантера.
Анжольрас нахмурился и покачал головой, пока не уверенный, издевается над ним собеседник или говорит всерьез. В случае Грантера одно зачастую было неотличимо от другого.
– Как ты можешь говорить, что веришь в меня, когда так стараешься убедить всех вокруг, что не веришь ни во что?
– Потому, что ты должен быть прав.
Это было сказано совершенно трезвым голосом – и, более того, совершенно серьезным. Последнее воззвание скептика к Богу.
– Ты должен быть прав, вот и все. Потому, что если ты неправ, то, значит, прав я: жизнь бессмысленна и отвратительна, и ничто никогда изменится. Ты не можешь быть неправ. – Его голос стих до шепота, и Анжольрасу пришлось наклониться ближе, чтобы расслышать. – Мне… мне невыносима мысль о том, что я прав. – При этих словах черты Грантера смягчились и приобрели некое благородство, и Анжольрас подумал, что, возможно, недооценивал его способность иметь убеждения.
– Поэтому ты пьешь, Грантер? Потому, что боишься собственного цинизма?
– Иногда, – ответил Грантер, отводя взгляд. – А порой, – он снова посмотрел Анжольрасу в глаза, – просто потому, что мне нравится быть пьяным.
– Черт бы тебя побрал! – простонал Анжольрас, выходя из себя и ударяя кулаком по столу. Пустая бутылка перевернулась и со звоном покатилась по деревянной столешнице.
В ответ Грантер схватил его за руку и, потирая другой рукой лоб, поспешил извиниться:
– Я испортил момент. Мой новый облик потускнел в твоих глазах.
– Нет, – не удержался от колкости Анжольрас. – Просто старый слегка отполировался. – Он попытался высвободиться, чтобы развернуться и уйти, но Грантер удержал его с неожиданной силой.
– Подожди. Прости меня. Я никогда не умею вовремя остановиться. Я сказал правду: я бы встал с тобой плечом к плечу, если бы ты позволил. И ничего не попросил бы взамен. Ну, может быть, одну вещь. Но это такая мелочь.
– И что же это? – вздохнул Анжольрас, вновь ощущая раздражение. – Какова цена твоей преданности, Грантер? Еще одна бутылка вина, чтобы придать тебе отваги?
И снова он с опозданием заметил, что попал прямиком по больному месту. Он не подозревал раньше, что способен так легко ранить Грантера, и уж точно не желал обладать подобным талантом. Проклятье, Грантер всегда будил в нем самые низменные чувства!
Возможно, именно поэтому Анжольраса так тянуло прогнать его, именно поэтому он вызывал столько высокомерной жалости... потому, что заставлял вспомнить простую истину: какими бы прекрасными мотивами ни руководствовались люди, они все равно несовершенны, все равно ошибаются, все равно смертны. Анжольрас, мечтавший о том, что революция вдохновит человека возвыситься над собственной природой, был вынужден признать, что эта природа неизменна так же, как неизменен Сен-Мишель, и что люди всегда остаются всего лишь людьми.
Он так сосредоточился на этой обескураживающей мысли, что не услышал просьбы Грантера и вынужден был попросить его повторить. А когда тот повторил, Анжольрасу пришлось произнести его слова вслух, чтобы увериться в том, что ему не послышалось.
– Поцелуй? Это твоя просьба?
– Если греков это устраивало, то кто я такой, чтобы привередничать? Я только и делал, что предавался излишествам – прибавим к ним еще одно, – Грантеру не вполне удавалось скрыть волнение за насмешкой, но он стоял на своем. – Люди гибли за меньшее.
Анжольрас ожидал от Грантера чего угодно – но не этого. В ответ он смог лишь честно признаться:
– Грантер, я никогда…
– Это то же самое, что целоваться с женщиной, – выпалил тот, явно готовясь к осуждению. – Ну, почти то же самое.
– Нет. – Анжольрас не мог подобрать слов: прежде он не удостаивал подобные темы своим вниманием. – Я хочу сказать – вообще никогда.
Грантер, похоже, не нашел, что ответить.
Они смотрели друг на друга настороженно – каждый готовился к обороне. Но Грантеру удалось удивить Анжольраса в очередной раз: он снова первым сделал шаг навстречу. Его рука, раскрытая и беззащитная, легла на щеку Анжольраса.
– Родина, твоя возлюбленная, хороша собой, но холодна и целомудренна. Не думаю, что она вменит нам в вину один поцелуй, когда мы готовимся отдать за нее жизни.
Значит, он выбрал свою судьбу. Так просто.
– Грантер…
– Реми. Пожалуйста. Давай притворимся, что мы – друзья. Хоть на минуту.
– Реми, – Анжольрас неожиданно рассмеялся, – Р. Грантер! Я думал, это шутка!
Грантер – Реми – перевел взгляд на пол.
– Да, но не моя. Я сам – шутка природы, грустный клоун…
– Молчи, – Анжольрас коснулся пальцем его губ. Грантер снял броню скептицизма и представил себя на его суд. Маленькое проявление храбрости. Это удивило Анжольраса и заставило его смягчиться – иначе он никогда не произнес бы того, что произнес: – Тогда поцелуй меня, Реми. Тебе придется научить меня.
И Грантер поцеловал. Мягко и нежно, с такой бесконечной заботой и благоговением, что сердце Анжольраса едва не раскололось на части.
Стоя над пропастью, куда привела их судьба, Грантер — подумать только, Грантер! — подарил ему первый и последний знак любви.
– Анжольрас.
Моргнув, он заметил, что Грантер восхищенно смотрит на него совершенно ясными, сияющими глазами. «Пожалуй, не избери он для себя вино и сарказм, – подумал Анжольрас, – он был бы способен на великие свершения».
«Но тогда, – решил он, – Грантер не был бы Грантером».
Однако время для размышлений давно прошло, и на смену ему наступал час расплаты. И было бы правильно отплатить доверием за доверие.
– Пожалуйста, – сказал он, – зови меня…
– Анжольрасом, – Грантер решительно покачал головой. – Только так. Всегда. Может быть, Орестом, если захочешь.
В ответ Анжольрас почтительно склонил голову.
Одно стало ясно в этот поздний час, одно выхватил из темноты свет масляной лампы на столе в трактире: другие выбирали свою судьбу из любви к идеалам, Грантер выбрал свою из любви к Анжольрасу. Но все они, в том числе и Грантер, делали свой выбор осознанно, и Анжольрас ощутил, как отступает чувство вины и приходит решимость.
– Пилад, – сказал он, ибо теперь Грантер действительно заслужил это прозвище, – коль неизбежно нам умереть – со славою умрем.
Он протянул руку, разгоняя остатки сомнений, и Грантер сжал ее в своей.
– Меч из ножен, – прошептал Анжольрас, – товарищ.
А друг меж тем больному пену с губ
Полою утирал и от ударов
Его плащом искал загородить,
Он о больном заботился так нежно...
Глядим, и тот поднялся, уж не бредит;
Прибой волны враждебной увидав
И тучу зла, нависшую над ними,
Он завопил, но камнями в ответ
Со всех сторон друзей мы осыпали.
И вот призыв грозящий излетел
Из уст его: «Пилад, коль неизбежно
Нам умереть – со славою умрем.
Меч из ножен, товарищ!»
«Ифигения в Тавриде», Еврипид
@темы: Нетленчики, мизерабли
-
-
24.09.2014 в 21:07-
-
29.09.2014 в 13:37Вам спасибо)