Никогда не доверяй собаке с оранжевыми бровями.
Название: Дела семейные – Глава 1
Автор: A. Kniggendorf
Блог автора: akk.insanejournal.com
Переводчик: Lazurit
Бета: Клэр
Фандом: TB/X1999
Пейринг: Сейширо/Субару
Рейтинг: NC-17
Дисклеймер: Герои принадлежат Клампу, фик – автору, буквы – Кириллу и Мефодию, а я так, мимо пробегала.
Ворнинги: насилие, оккультизм, гомосексуализм, говорящее дерево, дендрофилия и геометрия.
Примечание: Этот фик – сиквел к фанфику «36 градусов». Найти приквел можно на моем дайре и на сообществе www.diary.ru/~anime-x
читать дальшеA. Kniggendorf: Дела Семейные - 01: Летний Жар
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
... когда первый Божественный Человек Идзанаги вернулся из царства Смерти, покрытый грязью и смертью, он пошел омыться в святом потоке. Из воды, которой он мыл свой левый глаз появилась Аматерасу, а из вод левого глаза родился Цукиеми.
Аматерасу стала Богиней Солнца, а Цукиеми Богом Луны, и вместе они правили царством Людей. Но однажды Цукиеми пришел во владения Аматерасу на пир и, увидев, как богиня пищи Уке Мочи готовит ему еду, срыгивая рис и рыбу и испражняясь дичью, с отвращением убил ее.
После этого Аматерасу больше не хотела видеть его и отправилась на небеса; Цукиеми последовал за ней, потому что не мог оставаться на Земле без нее. Но в царстве людей все еще нужно было хранить мир, и Аматерасу послала своего внука, чтобы тот продолжил ее дело среди смертных.
В какой-то мере легенда правдива. Однако даже Сумераги не знают...
... что когда на Землю отправился отпрыск Аматерасу, равновесие Инь и Ян потребовало, чтобы Цукиеми также послал на землю смену себе. И на следующий день из темной почвы выросла сакура. Сакура.
Так дети Аматерасу надзирали за днем, а Сакура охраняла ночь.
Тысячи лет Сакура непрестанно наблюдала, как дети Аматерасу преследуют призраков мертвых, в то время как сама она охотилась на живых, нарушавших покой царства смерти. Но магическая сила Аматерасу выплеснулась из Императорского дворца и озарила весь народ. И чем больше было света богини Солнца, тем больше становилось теней, тем гуще они становились, и Сакуре было все труднее сдерживать их.
Тогда из земли Чен, что на Юге, приехал человек. Он спасался от гражданской войны, и за его голову была обещана награда, потому что он стоял слишком близко к трону угасающей династии; и прибыли с ним две вещи:
Онмёдо и Бензайтэн. Он занимался первым и поклонялся второй.
И на грани магической войны, с лежащим у ее корней мертвым императором, Сакура заключила сделку...
... из-за которой юный онмеджи пробудился от смертельного оцепенения с именем своей умирающей сестры на губах жарким августовским днем тысячу четыреста лет спустя.
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
fam-i-ly - род [сущ]: Родословная, особенно богатая родословная.
mat-ter - гной [сущ]: Выделения или отходы живого организма.
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Станция Токио
Токайдо Шинкансен - Хикари [Токио - Киото – Шин-Осака]
14 августа 1991 года – Полдень.
На станции Токио было шумно и тесно. Сквозь шум голосов громкоговорители выкрикивали расписание поездов и их курс, сообщения о пропажах и предупреждения о карманниках. Люди, бродившие по платформе Шинкансен, сливались в глазах Субару в единое пятно.
Железнодорожные служащие в синих формах и белых перчатках отгородили небольшой участок перрона, дав им возможность не проталкиваться сквозь толпу, и осторожно помогали его бабушке занести инвалидное кресло в купейный вагон первого класса.
Их окружали дальние родственники, чьих имен и лиц Субару не знал; молчаливые люди в темных костюмах, следовавшие за ними с тех пор, как они покинули квартиру в Синдзюку этим утром.
Сколько Субару себя помнил, бабушка никогда не путешествовала с личной охраной. Никто никогда не считал, что он нуждается в защите больше, чем любой другой ребенок. Для них никогда не резервировали купе в первом классе; места в стандартном классе было достаточно.
Многое изменилось... с тех пор. Субару почувствовал, как дернулась его щека. Ему придется перенести это. Он должен, если хочет выполнить свое обещание. Если…
Когда он уже был готов войти в вагон вслед за бабушкой, шрамы на руках стало покалывать. Он обернулся в поисках источника синеватого света и понял, что путь ему преградили двое охранников, крепко взявших его за руки и плечи. Субару поежился в их руках. Они не просто защищали его; они его сторожили.
- Субару-сан, – из вагона послышался тихий голос его бабушки. - Пожалуйста, будьте благоразумны и не доставляйте беспокойства. Завтра заканчивается О-Бон. Мы должны похоронить вашу сестру.
- Я бы предпочла, чтобы вы снова спрятали свои руки, Субару-сан, - серьезно сказала бабушка после того, как железнодорожный служащий закрыл за ними дверь купе. Тень одного из телохранителей виднелась сквозь матовое стекло. – Метки вызовут нежелательные вопросы. Наши сопровождающие будут помалкивать, но другие люди могут и не захотеть.
Субару не ответил. Касаясь переставших пылать шрамов на правой руке чуть дрожащими пальцами, он смотрел в окно у своего сиденья. Поезд пока не тронулся.
- Субару-сан, вы можете пока не понимать этого, но вы находитесь в серьезном положении, которое не может ждать. Вряд ли у нас будет еще одна возможность поговорить наедине до похорон, и я спрашиваю вас, что произошло между вами и тем мужчиной?
Поезд тронулся...
- Он действительно тот, кто в прошлом году был с вами в Токийской телебашне?
...и ехал все быстрее и быстрее...
- Сколько времени это длилось?
... проезжая мимо Уэно, он наберет максимальную скорость. Кость правой руки Субару давно срослась, но восстановлению мускулов и сухожилий помешало его бессознательное состояние; то же касалось сломанных ребер, хотя полный покой хорошо повлиял на его пробитое легкое. Он вспомнил лекцию, которую прочел ему утром главврач о лечении и упражнениях, которые он должен был делать, чтобы полностью вылечиться.
Полностью вылечиться.
В этих словах не было смысла.
- Субару-сан, я говорю с вами.
Наконец, он обернулся и посмотрел на бабушку. На долю секунды тень моста упала на ее лицо. Она пристально смотрела на него; ее руки вцепились в ее колени. Он помнил, как эти руки обнимали его, касались, держали его в то мгновение, когда смерть Хокуто ворвалась в его душу. Один из немногих раз, когда она обнимала его. Она была теплой на ощупь и…
- Мне не доставляет удовольствия говорить о столь деликатных, интимных вещах - и я больше никогда не заговорю об этом - но мы должны определить, насколько сильно была оскорблена ваша честь.
Субару заморгал. - Мы? - безжизненно спросил он.
- Старейшины. Вы - глава клана. Ваша незапятнанная честь - наша забота. – Тень еще одного моста скользнула по ее лицу. – В вашем медотчете написано, что вы не были изнасилованы. Но скажите мне честно… - Она твердо посмотрела ему в глаза. - Как далеко вы шагнули по пути Шудо?
Субару непонимающе смотрел на нее.
- Возможно, вы позволили ему что-то…по собственной воле?
Внезапно в мчащемся поезде воцарилась гробовая тишина.
Никогда еще Субару не было так холодно, так одиноко. Смерть Хокуто прорвала дыру в его душе, ее смех, ее объятья, ее помощь...
... ему... ему.
Ее убийце.
Его подташнивало. Бабушка все еще смотрела на него. Она нахмурилась, лоб ее пересекли морщины. Снова повернувшись к окну, он, наконец, сумел выплюнуть ответ сквозь горечь во рту. - Нет.
Он видел, как облегченно кивнуло отражение его бабушки в оконном стекле, видел отражение своих собственных глаз. Унылых глаз, ставших скорее серыми, чем зелеными.
Он задался вопросом, что видел Сейширо на его лице в тот день и что он увидел бы сейчас.
При этой мысли его голые руки сжались в кулаки. Нет!
Ему хотелось бы, чтобы Шинкансен так же гремел, как и старые поезда на менее скоростных линиях. Грохот напоминал бы ему, что жизнь продолжается.
- Субару-сан. - Ладонь бабушки легла на его руку. Прикосновение, в котором больше не было тепла. - Вы не должны поддаваться ненависти. Ненависть его удел, не наш.
- Вы ошибаетесь. – Тихо и уныло ответил он окну. Сакуразукамори недостаточно заботится, чтобы ненавидеть.
Если бы он только мог сказать то же самое о себе.
Сагано-ку, Киото (Западный)
Резиденция клана Сумераги
14 августа 1991 года – Вечер.
Было жарко и душно, и, приехав, они окунулись в горячий знойный воздух. Служащие носились между лимузином и домом, готовя в энгава пандус для инвалидного кресла бабушки, перетаскивая багаж, очищая песок от камней... и все это под надзором молчаливых охранников.
Живя в Токио, он часто приезжал сюда. Утром он ехал на Шинкансене, проходил ритуал очищения, отдавал должное родовым ками и покойным членам семьи, проводил чайную церемонию вместе со своей бабушкой, обсуждал дела, ради которых был вызван, возвращался на последнем Шинкансене в Токио и на следующее утро сонный шел в школу. На этот раз его не вызывали. На этот раз ему не нужно бежать к последнему поезду, и завтра он не пойдет в школу. Он больше никогда…
Слуги в белом роились вокруг его бабушки, чистили колеса ее инвалидной коляски, которая снова понадобилась ей. Она всегда казалась ему такой сильной, такой непоколебимой, а теперь… Он молча сжал руку в кулак и последовал за ней в глубь старого дома. Татами тихо скрипели под колесами. Теперь дорожная пыль была отмыта вместе с горечью того, что она больше не может выходить на улицу, защитив его от его же собственной глупости.
Слабый ветерок обдувал его голову, охлаждая намокшую от пота одежду. Резные фрамуги из темного дерева были открыты, впуская в дом свежий воздух.
Как глава клана, он имел право на отдельные покои; но один из шоджи, находившихся между его комнатами и залом, был убран, а стена, отделявшая его от покоев его бабушки, была довольно тонкой. Это значило, внутри будет не так уж и жарко. А еще это значило, что каждое его слово, каждое движение будет немедленно услышано, замечено, оценено.
Впервые в жизни Субару не был уверен, что оно будет оценено благосклонно.
Когда маленькую спальню рядом с его комнатами занимала Хокуто, все шоджи были закрыты, а фрамуги не открывались даже летом, невзирая на жару. Рок и поп-музыка неслись из ее комнаты, сотрясая шоджи, офуда едва не падали со стен от ее смеха. Рок, попса и смех...
Теперь вокруг было тихо, а шоджи убран.
Один из телохранителей принес его багаж. Служанка быстро разложила вещи в шкафу. Оба старались не смотреть на него. Шоджи в сад тоже были отодвинуты. Рядом с ними стоял темный обманчиво расслабленный силуэт, глядящий на пруд, горящий в свете краснеющего предзакатного солнца. Первые светлячки кружились над водой. Вдали трещали цикады. Воздух пах пеплом и ладаном, ароматами О-Бон, фестиваля мертвых. Теперь его сестра среди них. О-Бон закончится завтра. И тогда он убедится, что она отошла в мир иной.
Перед ним лежало простое белое юката, а не черное шелковое кимоно мофуку для траурных ритуалов. Юката примет на себя прикосновение его нечистого тела, пока он не соберется с силами и не проведет обряд очищения. Мофуку нельзя порочить. Юката...
Проигнорировав его, он шагнул к камидана, белой деревянной полке, на которой стояли таблички, символизирующие богов его семьи. Сколько он себя помнил, камидана был неотъемлемой частью его южных комнат. Он стал перед ним на колени, в джинсах и мокрой от пота прилипшей к спине рубашке. Это была самая простая рубашка, из всех, что выбрала для него Хокуто, и он знал, что когда он снимет ее, она просто «исчезнет», и останется только юката, мофуку, и…
Боль заставила его зажмурить глаза. Помыв только руки и лицо, он приблизился к высочайшим богам, и ему послышался осуждающий шепот слуг и родственников. Он склонил голову и в тишине молился, умоляя богов присмотреть за его сестрой, пока она не найдет путь в мир иной, прося их простить, что он обращается к ним будучи нечистым...
14 августа 1991 года – незадолго до полуночи.
Погасив светильники, он обернул камидана в белую рисовую бумагу. Дом Духов был уже открыт; бесчисленные огни горели перед могильными табличками его предков, мерцая при едва заметном ветре. Принесли рис и сакэ.
Двое его дальних родственников следили за приготовлениями к похоронам, очищая комнаты солью и закрывая благословляющие офуда белой бумагой; другие несли дозор у пустого гроба, тогда как ему самому следовало пройти очищение. Хокуто была его сестрой, его второй половиной; ему положено было скорбеть сильнее всех присутствующих на похоронах, как и просило его разбитое сердце; но он также был и главой клана, их духовным лидером...
Он не мог открыть своей боли. Он должен был вести церемонию. Вместо брата Хокуто на похороны придет глава клана.
Дрожал свет факелов, ночь была полна звуков текущей воды, потрескивающего огня и цикад. Один из небольших водопадов падал на камень у его головы, чтобы потеряться в неглубоких водах пруда, выточенного за долгие века непрерывного течения. Бесчисленные поколения Сумераги использовали это место для ритуальных омовений. Субару неподвижно сидел на плоских камнях, дрожа, несмотря на жаркую ночь. Над ним по небу плыли разноцветные бумажные фонарики, ведущие покойных во время О-Бон; белые олицетворяли тех, кто умер за прошедший год. Многие быстро сгорели, но некоторые парили в течение долгих часов, прежде чем свеча, нагревающая воздух в них, гасла или поджигала рисовую бумагу, и фонарь гиб в пламени.
Говорят, сгорающие фонари принадлежат убитым.
Если это правда, то фонарь его сестры сгорит.
«Я, только я убью его»
Вода мягко плеснула на него. Он должен был позволить своим мыслям течь вместе с ней...
«Я убью его.»
Сейширо. Он мог освободиться от всех мыслей, кроме мысли о Сейширо.
Он мог считать всех одинаково особенными, кроме Сейширо.
Его он хотел убить. Его он хотел у…
Субару вздрогнул. Ложь и правда врезались в его душу, как ничто другое никогда не сможет. Ложь и правда Сейширо, и его собственные.
Бабушка была права. Его...
... тронули...
... испачкали...
... изменили.
Когда он сжал кулаки, текущая вода коснулась его рук. «Я, только я убью его. Я убью его», - словно мантра неслось сквозь его медитацию, неискренняя молитва, призывающая чужого для него бога. «Я убью его».
Он поклонился богам своего рода, прося у них прощения.
15 августа 1991 года
Шоджи между Домом Духов и главным залом убрали. Простой гроб из белой древесины хиноки стоял перед полками с могильными табличками предков. Сумераги был древним кланом, которому часто бросали вызов, но никогда не могли победить. Табличек было много, они стояли рядами, и на верхней полке располагались самые древние, канджи имен практически потеряли цвет, а дерево потемнело от времени; те, в ком дар был особенно развит, стояли в середине, а слабейшие получили края полки.
«Совсем как в жизни», - подумал Субару. За ним его родственники заняли свои места в соответствии с рангом и мощью на разложенных рядами по залу вышитых подушках, чтобы выразить уважение к покойной.
Табличка Хокуто займет левый угол самой низкой полки. Место уже расчищено и помечено. Центр полки оставался пустым, но рядом с ним стояли две таблички: простая белая деревяшка с золотистым канджи имени его дедушки и такая же с двумя красными канджи. Вторая табличка принадлежала его бабушке, которая дала обет верности на могиле своего мужа и позаботилась о том, чтобы все знали об этом и не называли ее по имени.
Месяц назад два ее красных канджи едва не были покрашены в золото...
Едва. Она выжила. Он должен был ..., не так ли?
Церемониальные лампы мерцали перед табличками. Урны с ладаном слева и справа от него наполняли Дом Духов дымом и ароматом горящего кедра. Звон маленького колокольчика сказал ему, что все заняли свои места.
Он склонил голову, три раза хлопнул в ладоши и начал читать заклинание. Белые церемониальные одежды пылали в свете бесчисленных ламп на полках, скрывая одетое под ними черное мофуку. Черное, украшенное пентаклями, под белым ... и голые руки, со шрамами-пентаграммами.
Он не покрыл своих рук, как просила его бабушка. Могильные таблички предков, казалось, трепетали в клубах дыма и дрожащем свете огня. Сегодня к ним прибавится еще одна. Сегодня он введет в их ряды одного из их потомков.
Свою сестру. Свою вторую половину.
Он молился, чтобы ее приняли благосклонно.
Могильные таблички безмолвно смотрели на него.
Он надеялся, что предки укажут его сестре путь.
Бусины четок тихо щелкнули, когда он закончил, почтительно поклонился и начал читать заключительную сутру.
Гроб был закрыт. И пуст, если не считать подношений. Тело его сестры так и не нашли. Дым последних костров О-Бона на окружающих Киото холмах смешался с ладаном, и стало трудно дышать.
Он стоял перед бесконечными шеренгами своих предков, надеясь, что они осудят его, а не сестру. Он провалил обряд очищения, он был грязен. Белый шикифуку на черном мофуку был подходящим символом для него, стоящего среди своего клана и перед своими предками.
Непорочный снаружи; грязный внутри. Он не смог изгнать ее убийцу из своих мыслей и теперь вкладывал в заклинание всю свою веру, всю свою магическую силу. Это была его ошибка, а не его сестры. Только его. Его сестра была чиста сердцем и заслужила место среди предков, хранящих клан Сумераги. Она заслужила. Если бы не он...
Она...
Он закрыл глаза и мысленно позвал ее. Она умерла во время О-Бона, когда мертвые посещали живых, и ее дух наверняка был смущен и сбит с толку. Он звал ее, чтобы попрощаться, подарить ей свою любовь, свое прощение, которого она просила, пока он был без сознания и которого не должна просить, чтобы привести ее туда, куда она должна попасть и куда не может попасть он. Пока.
«Хокуто-чан»
Он сосредоточился сильнее, почувствовав слабое натяжение, напряжение, ускользающий от него намек на присутствие призрака. Он следовал за ним, вкладывая всего себя, свою сущность, свою собственную душу, забыв о требованиях церемонии...
Он не был Внутри. В этом месте не было никаких обозначенных пределов, никаких границ и очертаний. Это была ... завеса, обозначавшая черту на которой встречались царства Жизни и Смерти.
Тайцзы, символ его искусства, двойственности Инь и Ян, должен быть черно-белым; и все же одно место не было ни тем, ни другим: линия, где черное становилось белым, а белое становилось черным. В магическом пространстве этой линией была завеса, ясная и все же неопределенная, не черная и не белая. Серая.
«Хокуто-чан!» - кричал он, погружаясь все дальше, все глубже в туман. - «Хо…»
Символы на его руках вспыхнули, сжигая, опаляя его плоть. Скрюченные черные корни ринулись к нему, преграждая дорогу спутанной сетью. Один из них кинулся к нему, хлестнул по груди, разрывая шикифуку. Четки подпрыгнули, исчезая в тумане.
Кровь впитывалась в белую ткань, превратившуюся в лохмотья. Ее обрывки сияли в сумерках вечности. Корни снова забились, толкая, отпихивая…
Руки обнимали его, касались, держали его; бесчисленные голоса шептали молитвы, просьбы. Бабушка...
Он рухнул на пол Дома Духов, под неодобрительными взглядами могильных табличек давно ушедших Сумераги. Сквозь его порванный и запачканный кровью шикифуку был виден безукоризненно чистый черный мофуку.
Молитвы клана удержали его, защитили от тянущихся к нему черных корней. Шрамы на его руках мерцали синеватым светом, падавшим на мофуку. Черный шелк, незапятнанный кровью...
Окровавлена была Жизнь, а не Смерть. - Хокуто-чан… - почти рыдал он, измотанный, горестный, полный ненависти к себе за это. – Хокуто-чан. Где ты?
~: ~: ~: ~: ~
Он пришел в себя в своей комнате, в темноте, и его бабушка сидела на полу рядом с футоном. Кто-то откатил ее инвалидное кресло и закрыл шоджи. Все шоджи. На этот раз они были наедине. Защитные офуда его бабушки и еще нескольких магически сильных родственников покрывали стены вокруг его собственной закрытой рисовой бумагой офуда. Он заморгал в полутьме, почувствовал как сухо у него во рту и попытался сесть. Его руки дрожали от напряжения.
- Успокойтесь, Субару-сан. - Бабушка приложила к его вискам ткань, пахнущую мятным маслом и чем-то священным. – У вас был жар. – На секунду старуха зажмурила глаза. – Вы едва не ушли слишком далеко. Зачем, Субару-сан? - Рука, держащая ткань у его виска, едва заметно дрожала. – Уж вы то точно знаете, почему этого нельзя делать.
Он сглотнул сквозь сухость во рту и комок в горле. С трудом, он наконец заговорил. - Хокуто... - Он впился руками в мокрую от пота ткань футона. – Обаа-чан. Хокуто там не было.
Рука его бабушки замерла.
продолжение следует в:
Дела Семейные – Глава 2
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Примечания:
(1) Шудо (аббр. Вакашудо, "путь юноши") - традиционные японские гомосексуальные отношения между взрослым мужчиной и юношей. Были распространены в самурайской среде со средних веков до XIX века [en.wikipedia.org/wiki/Shudo
members.aol.com/matrixwerx/glbthistory/samarai....]
(2) Онмёджицу включает компоненты Синто, Буддизма, Даосизма, различных китайских концепций, и ритуалы индийских Вед. Поэтому автор воздерживается от упоминания полностью Синтоистских или Буддистских обрядов по отношению к резиденции Сумераги (а также потому что автор недостаточно знакома с этими религиями), и использует смесь всего вышеупомянутого. Будничные ритуалы взяты из Синто, а похоронные обряды из Буддизма. Информация о синтоистских домашних святынях и буддистских похоронных обрядах взята из второй главы книги "Блики незнакомой Японии" Лафкадио Хёрна [www.gutenberg.org/browse/authors/h]
Автор: A. Kniggendorf
Блог автора: akk.insanejournal.com
Переводчик: Lazurit
Бета: Клэр
Фандом: TB/X1999
Пейринг: Сейширо/Субару
Рейтинг: NC-17
Дисклеймер: Герои принадлежат Клампу, фик – автору, буквы – Кириллу и Мефодию, а я так, мимо пробегала.
Ворнинги: насилие, оккультизм, гомосексуализм, говорящее дерево, дендрофилия и геометрия.
Примечание: Этот фик – сиквел к фанфику «36 градусов». Найти приквел можно на моем дайре и на сообществе www.diary.ru/~anime-x
читать дальшеA. Kniggendorf: Дела Семейные - 01: Летний Жар
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
... когда первый Божественный Человек Идзанаги вернулся из царства Смерти, покрытый грязью и смертью, он пошел омыться в святом потоке. Из воды, которой он мыл свой левый глаз появилась Аматерасу, а из вод левого глаза родился Цукиеми.
Аматерасу стала Богиней Солнца, а Цукиеми Богом Луны, и вместе они правили царством Людей. Но однажды Цукиеми пришел во владения Аматерасу на пир и, увидев, как богиня пищи Уке Мочи готовит ему еду, срыгивая рис и рыбу и испражняясь дичью, с отвращением убил ее.
После этого Аматерасу больше не хотела видеть его и отправилась на небеса; Цукиеми последовал за ней, потому что не мог оставаться на Земле без нее. Но в царстве людей все еще нужно было хранить мир, и Аматерасу послала своего внука, чтобы тот продолжил ее дело среди смертных.
В какой-то мере легенда правдива. Однако даже Сумераги не знают...
... что когда на Землю отправился отпрыск Аматерасу, равновесие Инь и Ян потребовало, чтобы Цукиеми также послал на землю смену себе. И на следующий день из темной почвы выросла сакура. Сакура.
Так дети Аматерасу надзирали за днем, а Сакура охраняла ночь.
Тысячи лет Сакура непрестанно наблюдала, как дети Аматерасу преследуют призраков мертвых, в то время как сама она охотилась на живых, нарушавших покой царства смерти. Но магическая сила Аматерасу выплеснулась из Императорского дворца и озарила весь народ. И чем больше было света богини Солнца, тем больше становилось теней, тем гуще они становились, и Сакуре было все труднее сдерживать их.
Тогда из земли Чен, что на Юге, приехал человек. Он спасался от гражданской войны, и за его голову была обещана награда, потому что он стоял слишком близко к трону угасающей династии; и прибыли с ним две вещи:
Онмёдо и Бензайтэн. Он занимался первым и поклонялся второй.
И на грани магической войны, с лежащим у ее корней мертвым императором, Сакура заключила сделку...
... из-за которой юный онмеджи пробудился от смертельного оцепенения с именем своей умирающей сестры на губах жарким августовским днем тысячу четыреста лет спустя.
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
fam-i-ly - род [сущ]: Родословная, особенно богатая родословная.
mat-ter - гной [сущ]: Выделения или отходы живого организма.
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Станция Токио
Токайдо Шинкансен - Хикари [Токио - Киото – Шин-Осака]
14 августа 1991 года – Полдень.
На станции Токио было шумно и тесно. Сквозь шум голосов громкоговорители выкрикивали расписание поездов и их курс, сообщения о пропажах и предупреждения о карманниках. Люди, бродившие по платформе Шинкансен, сливались в глазах Субару в единое пятно.
Железнодорожные служащие в синих формах и белых перчатках отгородили небольшой участок перрона, дав им возможность не проталкиваться сквозь толпу, и осторожно помогали его бабушке занести инвалидное кресло в купейный вагон первого класса.
Их окружали дальние родственники, чьих имен и лиц Субару не знал; молчаливые люди в темных костюмах, следовавшие за ними с тех пор, как они покинули квартиру в Синдзюку этим утром.
Сколько Субару себя помнил, бабушка никогда не путешествовала с личной охраной. Никто никогда не считал, что он нуждается в защите больше, чем любой другой ребенок. Для них никогда не резервировали купе в первом классе; места в стандартном классе было достаточно.
Многое изменилось... с тех пор. Субару почувствовал, как дернулась его щека. Ему придется перенести это. Он должен, если хочет выполнить свое обещание. Если…
Когда он уже был готов войти в вагон вслед за бабушкой, шрамы на руках стало покалывать. Он обернулся в поисках источника синеватого света и понял, что путь ему преградили двое охранников, крепко взявших его за руки и плечи. Субару поежился в их руках. Они не просто защищали его; они его сторожили.
- Субару-сан, – из вагона послышался тихий голос его бабушки. - Пожалуйста, будьте благоразумны и не доставляйте беспокойства. Завтра заканчивается О-Бон. Мы должны похоронить вашу сестру.
- Я бы предпочла, чтобы вы снова спрятали свои руки, Субару-сан, - серьезно сказала бабушка после того, как железнодорожный служащий закрыл за ними дверь купе. Тень одного из телохранителей виднелась сквозь матовое стекло. – Метки вызовут нежелательные вопросы. Наши сопровождающие будут помалкивать, но другие люди могут и не захотеть.
Субару не ответил. Касаясь переставших пылать шрамов на правой руке чуть дрожащими пальцами, он смотрел в окно у своего сиденья. Поезд пока не тронулся.
- Субару-сан, вы можете пока не понимать этого, но вы находитесь в серьезном положении, которое не может ждать. Вряд ли у нас будет еще одна возможность поговорить наедине до похорон, и я спрашиваю вас, что произошло между вами и тем мужчиной?
Поезд тронулся...
- Он действительно тот, кто в прошлом году был с вами в Токийской телебашне?
...и ехал все быстрее и быстрее...
- Сколько времени это длилось?
... проезжая мимо Уэно, он наберет максимальную скорость. Кость правой руки Субару давно срослась, но восстановлению мускулов и сухожилий помешало его бессознательное состояние; то же касалось сломанных ребер, хотя полный покой хорошо повлиял на его пробитое легкое. Он вспомнил лекцию, которую прочел ему утром главврач о лечении и упражнениях, которые он должен был делать, чтобы полностью вылечиться.
Полностью вылечиться.
В этих словах не было смысла.
- Субару-сан, я говорю с вами.
Наконец, он обернулся и посмотрел на бабушку. На долю секунды тень моста упала на ее лицо. Она пристально смотрела на него; ее руки вцепились в ее колени. Он помнил, как эти руки обнимали его, касались, держали его в то мгновение, когда смерть Хокуто ворвалась в его душу. Один из немногих раз, когда она обнимала его. Она была теплой на ощупь и…
- Мне не доставляет удовольствия говорить о столь деликатных, интимных вещах - и я больше никогда не заговорю об этом - но мы должны определить, насколько сильно была оскорблена ваша честь.
Субару заморгал. - Мы? - безжизненно спросил он.
- Старейшины. Вы - глава клана. Ваша незапятнанная честь - наша забота. – Тень еще одного моста скользнула по ее лицу. – В вашем медотчете написано, что вы не были изнасилованы. Но скажите мне честно… - Она твердо посмотрела ему в глаза. - Как далеко вы шагнули по пути Шудо?
Субару непонимающе смотрел на нее.
- Возможно, вы позволили ему что-то…по собственной воле?
Внезапно в мчащемся поезде воцарилась гробовая тишина.
Никогда еще Субару не было так холодно, так одиноко. Смерть Хокуто прорвала дыру в его душе, ее смех, ее объятья, ее помощь...
... ему... ему.
Ее убийце.
Его подташнивало. Бабушка все еще смотрела на него. Она нахмурилась, лоб ее пересекли морщины. Снова повернувшись к окну, он, наконец, сумел выплюнуть ответ сквозь горечь во рту. - Нет.
Он видел, как облегченно кивнуло отражение его бабушки в оконном стекле, видел отражение своих собственных глаз. Унылых глаз, ставших скорее серыми, чем зелеными.
Он задался вопросом, что видел Сейширо на его лице в тот день и что он увидел бы сейчас.
При этой мысли его голые руки сжались в кулаки. Нет!
Ему хотелось бы, чтобы Шинкансен так же гремел, как и старые поезда на менее скоростных линиях. Грохот напоминал бы ему, что жизнь продолжается.
- Субару-сан. - Ладонь бабушки легла на его руку. Прикосновение, в котором больше не было тепла. - Вы не должны поддаваться ненависти. Ненависть его удел, не наш.
- Вы ошибаетесь. – Тихо и уныло ответил он окну. Сакуразукамори недостаточно заботится, чтобы ненавидеть.
Если бы он только мог сказать то же самое о себе.
Сагано-ку, Киото (Западный)
Резиденция клана Сумераги
14 августа 1991 года – Вечер.
Было жарко и душно, и, приехав, они окунулись в горячий знойный воздух. Служащие носились между лимузином и домом, готовя в энгава пандус для инвалидного кресла бабушки, перетаскивая багаж, очищая песок от камней... и все это под надзором молчаливых охранников.
Живя в Токио, он часто приезжал сюда. Утром он ехал на Шинкансене, проходил ритуал очищения, отдавал должное родовым ками и покойным членам семьи, проводил чайную церемонию вместе со своей бабушкой, обсуждал дела, ради которых был вызван, возвращался на последнем Шинкансене в Токио и на следующее утро сонный шел в школу. На этот раз его не вызывали. На этот раз ему не нужно бежать к последнему поезду, и завтра он не пойдет в школу. Он больше никогда…
Слуги в белом роились вокруг его бабушки, чистили колеса ее инвалидной коляски, которая снова понадобилась ей. Она всегда казалась ему такой сильной, такой непоколебимой, а теперь… Он молча сжал руку в кулак и последовал за ней в глубь старого дома. Татами тихо скрипели под колесами. Теперь дорожная пыль была отмыта вместе с горечью того, что она больше не может выходить на улицу, защитив его от его же собственной глупости.
Слабый ветерок обдувал его голову, охлаждая намокшую от пота одежду. Резные фрамуги из темного дерева были открыты, впуская в дом свежий воздух.
Как глава клана, он имел право на отдельные покои; но один из шоджи, находившихся между его комнатами и залом, был убран, а стена, отделявшая его от покоев его бабушки, была довольно тонкой. Это значило, внутри будет не так уж и жарко. А еще это значило, что каждое его слово, каждое движение будет немедленно услышано, замечено, оценено.
Впервые в жизни Субару не был уверен, что оно будет оценено благосклонно.
Когда маленькую спальню рядом с его комнатами занимала Хокуто, все шоджи были закрыты, а фрамуги не открывались даже летом, невзирая на жару. Рок и поп-музыка неслись из ее комнаты, сотрясая шоджи, офуда едва не падали со стен от ее смеха. Рок, попса и смех...
Теперь вокруг было тихо, а шоджи убран.
Один из телохранителей принес его багаж. Служанка быстро разложила вещи в шкафу. Оба старались не смотреть на него. Шоджи в сад тоже были отодвинуты. Рядом с ними стоял темный обманчиво расслабленный силуэт, глядящий на пруд, горящий в свете краснеющего предзакатного солнца. Первые светлячки кружились над водой. Вдали трещали цикады. Воздух пах пеплом и ладаном, ароматами О-Бон, фестиваля мертвых. Теперь его сестра среди них. О-Бон закончится завтра. И тогда он убедится, что она отошла в мир иной.
Перед ним лежало простое белое юката, а не черное шелковое кимоно мофуку для траурных ритуалов. Юката примет на себя прикосновение его нечистого тела, пока он не соберется с силами и не проведет обряд очищения. Мофуку нельзя порочить. Юката...
Проигнорировав его, он шагнул к камидана, белой деревянной полке, на которой стояли таблички, символизирующие богов его семьи. Сколько он себя помнил, камидана был неотъемлемой частью его южных комнат. Он стал перед ним на колени, в джинсах и мокрой от пота прилипшей к спине рубашке. Это была самая простая рубашка, из всех, что выбрала для него Хокуто, и он знал, что когда он снимет ее, она просто «исчезнет», и останется только юката, мофуку, и…
Боль заставила его зажмурить глаза. Помыв только руки и лицо, он приблизился к высочайшим богам, и ему послышался осуждающий шепот слуг и родственников. Он склонил голову и в тишине молился, умоляя богов присмотреть за его сестрой, пока она не найдет путь в мир иной, прося их простить, что он обращается к ним будучи нечистым...
14 августа 1991 года – незадолго до полуночи.
Погасив светильники, он обернул камидана в белую рисовую бумагу. Дом Духов был уже открыт; бесчисленные огни горели перед могильными табличками его предков, мерцая при едва заметном ветре. Принесли рис и сакэ.
Двое его дальних родственников следили за приготовлениями к похоронам, очищая комнаты солью и закрывая благословляющие офуда белой бумагой; другие несли дозор у пустого гроба, тогда как ему самому следовало пройти очищение. Хокуто была его сестрой, его второй половиной; ему положено было скорбеть сильнее всех присутствующих на похоронах, как и просило его разбитое сердце; но он также был и главой клана, их духовным лидером...
Он не мог открыть своей боли. Он должен был вести церемонию. Вместо брата Хокуто на похороны придет глава клана.
Дрожал свет факелов, ночь была полна звуков текущей воды, потрескивающего огня и цикад. Один из небольших водопадов падал на камень у его головы, чтобы потеряться в неглубоких водах пруда, выточенного за долгие века непрерывного течения. Бесчисленные поколения Сумераги использовали это место для ритуальных омовений. Субару неподвижно сидел на плоских камнях, дрожа, несмотря на жаркую ночь. Над ним по небу плыли разноцветные бумажные фонарики, ведущие покойных во время О-Бон; белые олицетворяли тех, кто умер за прошедший год. Многие быстро сгорели, но некоторые парили в течение долгих часов, прежде чем свеча, нагревающая воздух в них, гасла или поджигала рисовую бумагу, и фонарь гиб в пламени.
Говорят, сгорающие фонари принадлежат убитым.
Если это правда, то фонарь его сестры сгорит.
«Я, только я убью его»
Вода мягко плеснула на него. Он должен был позволить своим мыслям течь вместе с ней...
«Я убью его.»
Сейширо. Он мог освободиться от всех мыслей, кроме мысли о Сейширо.
Он мог считать всех одинаково особенными, кроме Сейширо.
Его он хотел убить. Его он хотел у…
Субару вздрогнул. Ложь и правда врезались в его душу, как ничто другое никогда не сможет. Ложь и правда Сейширо, и его собственные.
Бабушка была права. Его...
... тронули...
... испачкали...
... изменили.
Когда он сжал кулаки, текущая вода коснулась его рук. «Я, только я убью его. Я убью его», - словно мантра неслось сквозь его медитацию, неискренняя молитва, призывающая чужого для него бога. «Я убью его».
Он поклонился богам своего рода, прося у них прощения.
15 августа 1991 года
Шоджи между Домом Духов и главным залом убрали. Простой гроб из белой древесины хиноки стоял перед полками с могильными табличками предков. Сумераги был древним кланом, которому часто бросали вызов, но никогда не могли победить. Табличек было много, они стояли рядами, и на верхней полке располагались самые древние, канджи имен практически потеряли цвет, а дерево потемнело от времени; те, в ком дар был особенно развит, стояли в середине, а слабейшие получили края полки.
«Совсем как в жизни», - подумал Субару. За ним его родственники заняли свои места в соответствии с рангом и мощью на разложенных рядами по залу вышитых подушках, чтобы выразить уважение к покойной.
Табличка Хокуто займет левый угол самой низкой полки. Место уже расчищено и помечено. Центр полки оставался пустым, но рядом с ним стояли две таблички: простая белая деревяшка с золотистым канджи имени его дедушки и такая же с двумя красными канджи. Вторая табличка принадлежала его бабушке, которая дала обет верности на могиле своего мужа и позаботилась о том, чтобы все знали об этом и не называли ее по имени.
Месяц назад два ее красных канджи едва не были покрашены в золото...
Едва. Она выжила. Он должен был ..., не так ли?
Церемониальные лампы мерцали перед табличками. Урны с ладаном слева и справа от него наполняли Дом Духов дымом и ароматом горящего кедра. Звон маленького колокольчика сказал ему, что все заняли свои места.
Он склонил голову, три раза хлопнул в ладоши и начал читать заклинание. Белые церемониальные одежды пылали в свете бесчисленных ламп на полках, скрывая одетое под ними черное мофуку. Черное, украшенное пентаклями, под белым ... и голые руки, со шрамами-пентаграммами.
Он не покрыл своих рук, как просила его бабушка. Могильные таблички предков, казалось, трепетали в клубах дыма и дрожащем свете огня. Сегодня к ним прибавится еще одна. Сегодня он введет в их ряды одного из их потомков.
Свою сестру. Свою вторую половину.
Он молился, чтобы ее приняли благосклонно.
Могильные таблички безмолвно смотрели на него.
Он надеялся, что предки укажут его сестре путь.
Бусины четок тихо щелкнули, когда он закончил, почтительно поклонился и начал читать заключительную сутру.
Гроб был закрыт. И пуст, если не считать подношений. Тело его сестры так и не нашли. Дым последних костров О-Бона на окружающих Киото холмах смешался с ладаном, и стало трудно дышать.
Он стоял перед бесконечными шеренгами своих предков, надеясь, что они осудят его, а не сестру. Он провалил обряд очищения, он был грязен. Белый шикифуку на черном мофуку был подходящим символом для него, стоящего среди своего клана и перед своими предками.
Непорочный снаружи; грязный внутри. Он не смог изгнать ее убийцу из своих мыслей и теперь вкладывал в заклинание всю свою веру, всю свою магическую силу. Это была его ошибка, а не его сестры. Только его. Его сестра была чиста сердцем и заслужила место среди предков, хранящих клан Сумераги. Она заслужила. Если бы не он...
Она...
Он закрыл глаза и мысленно позвал ее. Она умерла во время О-Бона, когда мертвые посещали живых, и ее дух наверняка был смущен и сбит с толку. Он звал ее, чтобы попрощаться, подарить ей свою любовь, свое прощение, которого она просила, пока он был без сознания и которого не должна просить, чтобы привести ее туда, куда она должна попасть и куда не может попасть он. Пока.
«Хокуто-чан»
Он сосредоточился сильнее, почувствовав слабое натяжение, напряжение, ускользающий от него намек на присутствие призрака. Он следовал за ним, вкладывая всего себя, свою сущность, свою собственную душу, забыв о требованиях церемонии...
Он не был Внутри. В этом месте не было никаких обозначенных пределов, никаких границ и очертаний. Это была ... завеса, обозначавшая черту на которой встречались царства Жизни и Смерти.
Тайцзы, символ его искусства, двойственности Инь и Ян, должен быть черно-белым; и все же одно место не было ни тем, ни другим: линия, где черное становилось белым, а белое становилось черным. В магическом пространстве этой линией была завеса, ясная и все же неопределенная, не черная и не белая. Серая.
«Хокуто-чан!» - кричал он, погружаясь все дальше, все глубже в туман. - «Хо…»
Символы на его руках вспыхнули, сжигая, опаляя его плоть. Скрюченные черные корни ринулись к нему, преграждая дорогу спутанной сетью. Один из них кинулся к нему, хлестнул по груди, разрывая шикифуку. Четки подпрыгнули, исчезая в тумане.
Кровь впитывалась в белую ткань, превратившуюся в лохмотья. Ее обрывки сияли в сумерках вечности. Корни снова забились, толкая, отпихивая…
Руки обнимали его, касались, держали его; бесчисленные голоса шептали молитвы, просьбы. Бабушка...
Он рухнул на пол Дома Духов, под неодобрительными взглядами могильных табличек давно ушедших Сумераги. Сквозь его порванный и запачканный кровью шикифуку был виден безукоризненно чистый черный мофуку.
Молитвы клана удержали его, защитили от тянущихся к нему черных корней. Шрамы на его руках мерцали синеватым светом, падавшим на мофуку. Черный шелк, незапятнанный кровью...
Окровавлена была Жизнь, а не Смерть. - Хокуто-чан… - почти рыдал он, измотанный, горестный, полный ненависти к себе за это. – Хокуто-чан. Где ты?
~: ~: ~: ~: ~
Он пришел в себя в своей комнате, в темноте, и его бабушка сидела на полу рядом с футоном. Кто-то откатил ее инвалидное кресло и закрыл шоджи. Все шоджи. На этот раз они были наедине. Защитные офуда его бабушки и еще нескольких магически сильных родственников покрывали стены вокруг его собственной закрытой рисовой бумагой офуда. Он заморгал в полутьме, почувствовал как сухо у него во рту и попытался сесть. Его руки дрожали от напряжения.
- Успокойтесь, Субару-сан. - Бабушка приложила к его вискам ткань, пахнущую мятным маслом и чем-то священным. – У вас был жар. – На секунду старуха зажмурила глаза. – Вы едва не ушли слишком далеко. Зачем, Субару-сан? - Рука, держащая ткань у его виска, едва заметно дрожала. – Уж вы то точно знаете, почему этого нельзя делать.
Он сглотнул сквозь сухость во рту и комок в горле. С трудом, он наконец заговорил. - Хокуто... - Он впился руками в мокрую от пота ткань футона. – Обаа-чан. Хокуто там не было.
Рука его бабушки замерла.
продолжение следует в:
Дела Семейные – Глава 2
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Примечания:
(1) Шудо (аббр. Вакашудо, "путь юноши") - традиционные японские гомосексуальные отношения между взрослым мужчиной и юношей. Были распространены в самурайской среде со средних веков до XIX века [en.wikipedia.org/wiki/Shudo
members.aol.com/matrixwerx/glbthistory/samarai....]
(2) Онмёджицу включает компоненты Синто, Буддизма, Даосизма, различных китайских концепций, и ритуалы индийских Вед. Поэтому автор воздерживается от упоминания полностью Синтоистских или Буддистских обрядов по отношению к резиденции Сумераги (а также потому что автор недостаточно знакома с этими религиями), и использует смесь всего вышеупомянутого. Будничные ритуалы взяты из Синто, а похоронные обряды из Буддизма. Информация о синтоистских домашних святынях и буддистских похоронных обрядах взята из второй главы книги "Блики незнакомой Японии" Лафкадио Хёрна [www.gutenberg.org/browse/authors/h]
@темы: Нетленчики, Кламп-фики
-
-
12.06.2008 в 21:56Вот и на нашу улицу пришел праздник.)
Lazurit
И, как и прежде, все потрясающе.) Переводчик (не буду показывать пальцем) молодчинка!)
-
-
13.06.2008 в 09:13Спасибо^_____^